О. Бундур ШАГ-ВПЕРЁД

1

О.БУНДУР

ШАГ ВПЕРЁД Из жизни детского писателя

Это я в своём врачебном кабинете. 2007 год, ещё с усами и волосами! Я не знаю, что это: воспоминания, мемуары, записки? По - моему – не то, не то , и не то. Или всё вместе? Если записки детского поэта, писателя – здесь нет ни теории, ни практики стихосложения, нет и моих страданий над листом бумаги, тем более, я никогда не страдал особо, не вымучивал из себя строки. Стихи тут будут, но на определённые ситуации или в определённых обстоятельствах Правда, есть у меня такое четверостишие:

Я не в грусти и не в печали Над столом затих. Просто трудно идёт вначале Первых стих.

Но это не значит, что я страдал. Далее. Мемуары. Не хотел бы так называть. Мемуары – это что - то застывшее, законченное, покрытое бронзой… Куда уж мне бронза! Когда я был значительно моложе, я сказал себе: не буду писать мемуары, так как их пишут те, у которых было много встреч с известными людьми, общение со значимыми фигурами. И, когда пишут об этом, то и они сами вроде и такие.

2

Я жил вроде, как отшельник. Так сложилась жизнь. И чем дольше я находился в своём тихом зелёном месте на берегу Белого моря, тем дальше становился от меня Ленинград - Петербург, тем труднее было выезжать в столицу, в Санкт - Петербург, тем, казалось, будет труднее общение с коллегами. И так и было. Связи всё больше натягивались, разрывались. Только с двумя людьми всё больше укреплялись и улучшались, с двумя Михаилами: с Ясновым в Петербурге и Грозовским в Москве. Я даже как - то пару дней жил у Грозовского и бесконечно рад был более близкому знакомству. Воспоминания? Да, скорее всего. Однако многого не вспомнил, что - то пропустил. Не всегда события в хронологической последовательности. Короче, получилось, как получилось. И ещё о мемуарах. Я считал, что мемуары пишут тогда, когда больше не о чём писать. Но вот дожил до семидесяти шести и думаю, что был неправ. И самое время писать эти строки, пока соображалка работает. И я понимаю, что в таком возрасте никаких особых литературных открытий не сделаешь, тем более, в поэзии. В поэзии открытия молодые. А мне, дай Бог, писать хотя бы не хуже. И надо быть честным: вполне возможно «сползание». А как почувствовать это? Единственная надежда на жену Алёну . Она разбирается в литературе и вовремя скажет. Я, конечно, буду злиться, говорить, что она ничего не понимает, я лучше знаю, но, перегорев, соглашусь. Лучше уйти на взлёте, как артист на сцене. Пишу и не знаю, будет ли это интересно кому - либо, но уверен, что один человек наверняка прочитает – Алёна. И найдёт что - то неизвестное ей. И потому ей, Алёне, жене моей верной, посвящаю этот труд. Она спасала меня. Благодаря Алёне я многого достиг и сделал. Да, и вряд ли это будет издано. Но я пишу, потому, что последние лет пятнадцать - семнадцать пишу каждый день, без этого не могу. Пишу и остаюсь, как бы на весу, как бы при деле. Я прожил не такую уж и долгую жизнь, но разнообразную. И было всё: и неудачи, и несчастья, и напасти, и алкоголь, и я сейчас ни от чего не отказываюсь. Если убрать вот то, и то, и то, не случилось бы, не сложилось бы того счастья, в котором мы сейчас. Вот только мама… Она ушла в восемьдесят пять, прожив очень трудную жизнь. И я не сказал ей многого, что должен был. Прости меня, мама… Так вот, я рад и счастлив. И жена Алёна рада. А: Однако вернусь к себе. В литературном плане у меня вроде всё нормально. Книг написал много, издано меньше. Прозу мою читают, отзывы получаю. Стихи – практически на любом сайте, где речь идёт о семье.

НАЧАЛО

3

Начало чего? Жизни конечно, с рождения. Но оно было в такой давности, что и говорить об этом как - то… А давность такая: рождение моё случилось 14 ноября 1947. Но вот важно: в девятимесячном возрасте я приехал в деревню к бабушке на Украину, в Днепропетровскую область, в ста двадцати километрах от города Макеевка, где жила мама. Это Донбасс. Приехал, конечно, не сам – мама привезла. Она ушла от отца на неровной почве его неверности. Ушла и осталась в городе одна без работы, без жилья, без денег. Но со мной. Но только толку от меня – ноль! И мама отвезла меня к своей маме, в деревню, где я и жил до школы. Для меня эта жизнь – была воля вольная! На природе, на здоровом натуральном питании. Мы – пацаны деревенские бегали босиком, начиная с первой протоптанной в снегу до земли тропинки, а осенью до снега, укрывавшего землю. О своей жизни в деревне я написал повесть «Что было потом». Это название мне Миша Яснов подсказал. Подарил! Да и тему тоже. Деревенская жизнь на природе с пелёнок, наверное, как - то сказалась на моём трепетном в дальнейшем отношении к ней, к природе. И на творчестве, должно быть… Особенно общение с бабушкой. Она была с юмором, знала народные песни, поговорки, прибаутки, пословицы. Язык её был гибкий, простой, первородный, что ли. Наверное, поэтому я был неравнодушен к слову, прочитал все четыре тома В. Даля, и его толстенную книжку в 900 страниц «Пословицы русского народа». Оба эти сокровища у меня, конечно, есть. А «Пословицы» я приобрёл не совсем праведным путём: по договорённости с библиотекарем библиотеки ГУВД Ленинграда, где я тогда работал (в ГУВД, не в библиотеке!), я взял почитать и «потерял» эту книжищу, но компенсировал её стоимость по закону в пятикратном размере. Кстати сказать, за 12 лет её брали почитать или посмотреть только один раз, судя по формуляру. Вернёмся к началу. В 1954 году меня вернули в город. Мама уже вышла замуж и её муж, а мой отчим был хорошим человеком и папой. Для меня. И я пошёл в школу. Ах, школа, школа ничего плохого не могу сказать. И все, кого я, спустя лет двадцать спрашивал: - Какое время лучшее в твоей жизни? – восемь из десяти отвечали: - Школьные годы. Потому что взрослая жизнь, когда за всё отвечаешь, гораздо трудней той, когда , делов - то – уроки выучить! Но это с высоты возраста уже. А в детстве школа нелегко даётся. Уроки – это же обязательность, обязанность, а в том возрасте слово «надо» ещё не очень понимаемо. А взрослые сентенции: учись – поступишь, учись – хорошая работа – ни о чём! Пацаны тогда ещё не думают ( и не должны ) ни об институтах, ни о профессии.

4

У меня есть с десяток учебников, два букваря разных издательств с моими стихами. И буквари я внимательно прочитал и понял, что, если бы я сейчас пошёл в первый класс, то школу так хорошо не окончил. В этих букварях нет «мама мыла раму», там мама протирает стеклопакеты средством Sanita! К счастью, я пошёл в школу семьдесят лет назад, тогда было иначе. Если говорить о тех школьных годах – как проявилось тогда моё будущее писательство – не знаю, до седьмого класса, наверное, в том, что мне легко давались гуманитарные предметы. В моей семье – тоже ничто не говорило о близости к литературе: отчим работал на «железке» составителем, мама – служащей. Кстати, мама на семьдесят первом году начала сочинять стихи. Но в семье моей благоговейно относились к книгам. Дома библиотеки не было, книги брали у друзей, заворачивали их в газету, чтобы не испачкать обложку. Читали все по очереди – кто был свободен, тот и читал. Если я читал, мама шила, папанька чистил картошку. Книги были взрослые. Я запомнил название двух: «Консуэло» и «Красное и чёрное». Во время чтения какой - то из них мне врезалась в память одна фраза: «К алтарю вознёсся крик Лауры, полный физического упоения». Вот стиль был: к алтарю, вознёсся, упоение – вот это литература была! А свою первую библиотеку я начал собирать во втором классе. Отначивал от тех рублей, что мама на завтраки давала и в воскресенье шёл – не ехал на трамвае, а шёл пешком, три копейки экономил! Шёл в центр города в книжный магазин. Книги выбирал по картинкам на обложках. Первые две книжки, что купил, помню: «Спартак» и «Овод». Обложки были мужественные, потому и выбрал. И не пожалел. Я тогда не знал, что в книжном есть отдел детской литературы, а продавец – продавщица – не подсказала. И хорошо. Детские сами пришли позже. Первые стихи сочинил поздно. Да у меня все литературные события, важные для поэта и писателя, приходили поздно . Так вот первые стихи сочинил в седьмом классе. Мы учились во вторую смену. Я с утра пошёл на каток в городской парк, а когда шёл домой, вспомнил, что задали домашнее сочинение не тему «Зимнее утро». А зимнее утро – вот оно, вокруг! Я и сочинил про него, пока дошёл до дому. Как говорится: сбацал! Три строфы или, как тогда звучало: три куплета. Получил «отлично» за стихотворение. Затем пошло и пошло потихоньку. Самое первое стихотворение у меня не сохранилось. Сохранились, по - моему, стихи класса с девятого. Стихи были лирико - романтическо - патриотические, то есть, чему нас учили, про то и писал. Они были слабые, беспомощные, но рифмы подбирал – более - менее. В классе ходил героем: поэт! Учительница по литературе, к сожалению, ничем не помогла, хотя могла, наверное, подсказать, что почитать.

5

Мама знала и любила только двух поэтов: Есенина и Шевченко. И то счастье – Есенина! И книжка стихов С. Есенина откуда - то появилась. И я читал стихи его. В десятом классе по наводке библиотекаря ДК им. С.М. Кирова прочитал статью В. Маяковского «Как делать стихи». Эта статья меня, как говорится, оглоушила! Я читал про ямб, хорей, но это не то. Знание, что такое ямб, не даст возможности стать поэтом. Я понятия не имел о другом: о теме, подтексте, о рифме, о том, что рифма может нести смысловую нагрузку, что рифму можно строить, создавать. А Маяковский именно строил. В этой статье он разбирал своё стихотворение, которое он написал на смерть С. Есенина. Оно так начинается:

Вы ушли ,

как говорится,

в мир иной.

Пустота…

Летите,

в звёзды врезываясь.

Ни тебе ни бабы,

ни пивной.

Трезвость.

Сначала так и было: «бабы», потом заменили на «Ни тебе аванса». Меня поразила лесенка. Поразило, как долго он искал рифму «врезываясь - трезвость». Ведь чудо рифма! И Владимир Владимирович рассказывал , как. А на бабу и на пивную я не обратил внимания. Для меня «трезвость - резвость» было отрезвляющим после моего стихотворчества. Потом я читал другие стихи В. Маяковского и такие откровения с рифмами были рассыпаны по всем стихам его. Самые - самые, которые у каждого поэта на слуху: «ста расти - старости», «года расти - бодрости». И начал по - другому читать С. Есенина. У него были тоже рифмы – будь здоров, неподражаемые метафоры, образы – просто картинки! Недаром же он слыл королём имажинистов. А image с французского – образ, картинка. Я учил французский в школе и до меня стала доходить суть имажинизма. А в десятом классе я впервые увидел живого поэта Владимира Руденко, нашего, макеевского. Он читал свои стихи, что - то говорил. Но я не запомнил. Я во все глаза смотрел на него и думал: - Оказывается, можно стать настоящим поэтом, ходить и ездить, выступать со своими стихами и тебя будут слушать. Потом директор школы с замечательной фамилией – Самара сказал, что в школе тоже есть свой поэт и вытащил меня на сцену к Руденко. Он пожал мне руку. А потом я что - то читал, а потом Руденко что - то сказал о стихах – вспомнить бы что!

6

Заканчивалась школьная пора, десятый класс, потом одиннадцатый. И вдруг мы узнали, что наш одиннадцатый будет последним выпуском, далее выпускать будут десятилеток. Это был обвал. Для всех. Все понимали, что безвозвратно теряем год. И ничего не сделать. И в этот последний год мы сдулись. И учителя не были к нам требовательны, но всё - таки школу я окончил только с двумя «четвёрками» по алгебре и физике. Со своей будущей профессией я определился ещё в девятом классе, посмотрев фильм «Коллеги» - о молодых врачах, поехавших после института работать в глушь. На призывной комиссии в одиннадцатом классе нам предложили поступать в военные училища. И зачитали список военных училищ. Там была и Военно - медицинская академия в Ленинграде. Я выбрал её. Конкурс был двенадцать человек на место. Но я поступил. Однако, по совету земляка из Донецка мы взяли справки о сданных экзаменах и с этими справками без экзаменов были приняты в гражданский медицинский. Как я сдавал экзамены в военно - медицинскую академию, какую роль в моей судьбе сыграли люди в военной форме я рассказал в повести «Дяди в армии». Её читала моя супруга, мои друзья, с их слов, прочитали на одном дыхании. Но она не издана. Но всё это после. А пока я готовился к учёбе на первом курсе ленинградского медицинского института. Что важно, что значимо в судьбе поэта, писателя? Вообще - то много чего. Но, если иметь в виду именно литературные вехи, то, конечно, это начало творчества – первое стихотворение, первая публикация, первая книга, вступления в Союз писателей. У меня это, если говорить о возрасте: тринадцать лет – первое стихотворение, первая публикация – восемнадцать, первая книга – стыдно признаться – в тридцать восемь. А в профессиональный союз приняли – ещё более стыдно – в сорок четыре. И Пушкин, и Лермонтов, и Есенин и Маяковский и многие другие ушли до тридцати восьми лет. Я ни в коей мере не возвышаю себя, не ставлю на одну ступень с ними, что вы! Они к своему уходу написали главное, то, что ещё поколения и поколения будут читать и изучать . И я прекрасно понимаю, что, если я сейчас хоть как - то бочком, хотя бы плечиком у их подножия, и, хотя бы ладошку всуну между плотных рядов детских писателей, то и слава Богу! А то, может, и не впишусь. Книги стихов у меня выходили давно и уже, наверное, забыты также давно. Но вот перескочу, перепрыгну через время: в 2011 - 2013 на меня вдруг напал стих! Я за это время написал тринадцать или пятнадцать книжек ПЕРВАЯ ПУБЛИКАЦИЯ

7

стихов, издал их за свой счёт, раздал их по библиотекам Мурманской области и Кандалакши, где я тогда жил. Эти самиздатовские книжки до библиотек Москвы и Петербурга не дошли, но в Инете есть некоторые из них и других стихов полно. А в Петербурге в издательстве «Детское время» вышла, наконец, книжка стихов «Без папы скучаю». Но это в 2018 году, она в издательстве пролежала четыре года. Но это потом. А перед этим в 2006 году мои стихи стали появляться в разных коллективных сборниках, в детских журналах . И в Инете на детски сайтах появились мои стихи. Процесс, как говорится, пошёл. Но! Авторские книжки не выходили. Даже намёков не было . Почему - то не хотели издавать, стихи, в которых рассказано о нормальных семьях и отношениях Зато в 2021 году издательство Popcorn Books (можно читать, как порнобукс) издало книгу «Лето в пионерском галстуке», где совершенно о других отношениях - о любви пионера и вожатого, оба мужеского пола. Авторы Е. Мелисова и К. Сильванова – это псевдонимы. Настоящие фамилии Е. Прокушева и Е. Дудко. Внесены в список иноагентов. Книгу эту издали заоблачным тиражом – в 200 000 экземпляров. И кто - то же проплатил всё это. Книга вроде запрещена к продаже, однако я посмотрел в некоторых интернет - магазинах – есть! Пожалуйста! Покупайте. Ну да ладно! Переборем и это. Но вернёмся к первой публикации. Она у меня случилась в декабре 1965 года, когда я учился на первом курсе ленинградского меда. В институте была своя газета, она называлась «За медицинские кадры». В газете публиковались статьи преподавателей и студентов. Штат состоял из одного редактора. Как я попал в газету – не помню, наверное, пришёл со стихами. Редакция была на территории института, а институт – на территории больницы им. И.И. Мечникова, на её базе. Стихи напечатали в новогоднем номере и весь номер был набран не чёрным, а праздничным синим шрифтом. И вырезка у меня сохранилась. Ей пятьдесят девять лет ! И вот я держу в руках газету. Первое в жизни напечатанное стихотворение. Моё стихотворение! Сначала охватил взглядом всю публикацию: как смотрится красиво! Как буквы стройно стоят! А какой рисунок! Красивая девушка в короне. В стиле Матисса. Я пробежал стихи, потом п - р - о - ч - и - т - а л! Не только каждое слово – каждую букву. Чудесные стихи! Самые лучшие стихи! Не верите – прочитайте сами:

СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

Где - то ходит по улицам города Та девчонка, что видел во сне. Может, скромная, может, гордая, Может, добрая, может, нет.

8

Мне так хочется встретить мечту мою Со смешинкой в зелёных глазах,

О которой так часто думаю, О которой пишу в стихах.

А снежинки кружатся и шепчутся, Тихо падая мне на пути. Помоги мне, зима - волшебница, Ту девчонку одну найти.

Стихотворение и, в самом деле, неплохое, романические искренние откровения молодого человека, ищущего встречи. И рифмы хорошие, прочные. На какое - то время, благодаря «Снежной королеве», я стал известным на курсе, как сейчас говорят – звездой. Я ловил на себе взгляды однокурсниц и, может быть, кто - то из них мечтал оказаться на месте «той девчонки, что видел во сне». Парень я в то время – ничего был, но скромняга несусветный! Потому известностью не воспользовался. Наверное, вы спросите: нашёл ту, с зелёными глазами? Нашёл! Через пятнадцать лет. Она до сих пор со мной, а сейчас за стенкой посапывает тихонечко – ещё утро ранее . Ну, скажем, не книга, а книжечка. Между первой публикацией и первой книжкой прошло двадцать лет. С ума сойти! И за эти двадцать лет много чего произошло и случилось. Роман можно написать. Опытный литератор пишет роман, отталкиваясь от одного события, а тут их! Вот смотрите. На пятом курсе женился, четыре года ухаживая за будущей женой. Тогда так было. После института работал в городе Вязники доктором и одновременно играл на гитаре и пел в ресторанном оркестре. Через девять месяцев вернулся в Ленинград с таким трудом! Тогда невозможно было уехать с места распределения, не отработав три года. Но смог. Потом служба в армии, смерть тёщи , рождение дочери, переезд из восемнадцатиметровой коммуналки в трёхкомнатную квартиру, работа в МВД, офицерские погоны, главный врач больницы, развод, переезд на Север, в Кандалакшу, где уже другие события: трудоустройство рядовым врачом, рождение сына, ещё одна, но двухкомнатная квартира, первая книжка стихов для детей. ПЕРВАЯ КНИГА

9

Правда, две взрослые повести я об этом периоде написал, но это много позже тех событий. А детские стихи начал писать ещё в Ленинграде с 1973 года и тогда же их начали печатать в ленинградских детских изданиях: «Искорка», «Ленинские искры», сборник «Дружба». Ну и продолжал писать в Кандалакше. И, когда с толстой папкой детских стихов я в 1983 году приехал к главному тогда поэту Мурманска В. Тимофееву, он почитал и сказал, что в детских стихах не разбирается и отправил меня с этой папкой в Мурманское книжное издательство. Я и пошёл. Замечательное было издательство! Там издавали классиков и современных писателей и, конечно, своих, мурманских. И детских современных начали издавать, сначала в 1982 году Г. Васильева из Оленегорска, а потом и меня. Гена как - то перестал светиться и исчез, а я на долгие годы оставался единственным детским поэтом Мурманской области, а потом и детским прозаиком. А из взрослых мурманских авторов мне больше всего запомнился И. Чесноков, он писал историческую прозу, крепкую, хорошую прозу. И Н. Скромный. Он соответствовал своей фамилии, о нём не было совершенно ничего известно, и вдруг он, как чёртик из табакерки выскочил с готовым, оформленным, настоящим двухтомным романом «Перелом» - о коллективизации. И Чесноков и Скромный были мореманами , и время заниматься литературой в море у них было. А на берегу, между плаваниями они собирали материалы для своих отличных романов. Ну вот, пришёл я в издательство. Там трудились замечательные люди редактор Г.П. Бритвина и главный редактор А.Б. Тимофеев. В издательстве вообще бережно и с любовью относились к авторам. И с уважением! Со мной работала Г.П. Бритвина. Она посмотрела мою папку и сказала, что можно делать книгу, но надо определиться с темой и отобрать двадцать пять – тридцать стихотворений для издания. И я поехал домой определяться. Нет, не поехал, полетел! Вместе с поездом, который тогда шёл из Мурманска до Кандалакши шесть часов. Но я не замечал времени и мысленно уже отбирал стихи для будущей книги. И посматривал на соседей по купе. Несчастные! Они даже не подозревали, что с ними едет автор будущей книги стихов для детей!

Я людей окинул взглядом - До меня им дела нет. Жаль, не знают: с ними рядом Замечательный поэт!

К этому времени я уже немного пожил в Заполярье. Кандалакша входит в арктическую зону и для меня было там много открытий: полярный день,

10

когда солнце вообще не уходит с небосклона: ложишься спать – солнце, ночью откроешь глаза – солнце, утром просыпаешься – солнце, но с другой стороны. Полярная ночь, когда солнце вообще не появляется на небе, пурга переметает ночью улицы метровыми сугробами – не пройти, не то, что проехать. Морозы были до сорока двух градусов, это сейчас 20 - 25 и то несколько дней всего. И отойдёшь куда - то за дом, куда не достаёт свет фонарей, витрин, автомобильных фар – там круглосуточная темень. Темнота. Ночь А природа? Леса окружают город с трёх сторон. Они уходят в бескрайние дали, то забираясь на сопки, то сбегая с них, обходят озёра и дачные сотки, и вдруг останавливаются на берегу реки, но на другом берегу такие же леса уходят дальше на север, осторожно ступая по болотам, истончаясь и уменьшаясь, превращаясь в карликовые берёзки и худосочные сосенки и вовсе исчезают в тундре, покрытой жёсткой травой и серебристо - белым ягелем, и идёт, стелется тундра до Баренцева моря, местами полого спускаясь к нему, местами обрываясь в студёную воду скалами. И мне, много позже, довелось сидеть на тех скалах, болтая ногами над Баренцевым морем. И я немного узнал его – пять раз ходил по морю Баренца, где три дня из пяти – штормовых. Вот такое Заполярье, такие впечатления. Они теснились во мне, выливаясь в детские стихотворные строки:

СТАРОЖИЛ

Выйду из дому - снег по пояс, За ночь двадцать промчалось вьюг. Вот рядом - Северный полюс, Вот он рядом - Полярный круг.

У макушки Земного Шара Я живу уже пятый год И Медведица мне Большая Лапу запросто подаёт!

И все леса покрыты снегом, а Белое море, в самом деле, белое подо льдом и снегом, и замерзшие рябины и березы в скверах. И до весны ещё, ох, как далеко! Но она придёт. И лето!

БУДЕТ!

11

Будет солнце, будут росы, Будет радуга легка, Будут в платьицах берёзы! Это будет. А пока: Спят заснеженные зори – Убаюкала зима, Подо льдом на Белом море Спят весенние шторма.

Эти впечатления выливались скупо в детских стихах, но откладывались и копились, чтобы ярко выплеснуться в книгах прозы. Их появилось много. Но это потом, потом, а сейчас я отбирал стихи для первой книжки. Назвал я её, может быть, банально – «Здравствуй, день!» Но банально, если говорить о дне, который мы встречаем ежедневно. А здесь речь идёт о том дне, что приходит после долгой полярной ночи, когда над сопками сначала появляется узенькая полоска света, она расширяется, поднимается всё выше, и вот уже на сопки выкатило полное, круглое, сияющее солнце! Во всё небо и над всем Заполярьем солнечный день! И над Белым морем, покрытом ещё льдами и снегами. И над лесами в снегу, и над замёрзшими озёрами. И снег будет ещё долго, до конца мая и потом вдруг разливается лето, роскошное, цветное, но всё - таки с преобладающими зелёными тонами. Вот такому дню я говорю: «Здравствуй!» И не только ему, но и первой своей книжке! Она вышла весной 1985 года огромным тиражом – сто пятьдесят тысяч экземпляров! Обложка была жёлто - белой и с такой живой, словно движущейся картинкой. Иллюстрации делал мой ленинградский земляк художник М. Беломлинский. В то время детскую литературу издавали массовым – от пятидесяти тысяч экземпляров - тиражом. Мурманское книжное издательство посчитало необходимым издать мою книжку не минимальным, а стопятидесятитысчным тиражом. И все мои остальные книги выходили таким же количеством. Стоили они буквально копейки и быстро расходились. Тогда читали больше, наверное. Сейчас мои две - три тысячи книг за год не продаются. Может, писать хуже стал? Да и вообще тогда тиражи не лежали в издательствах. Была замечательная организация «Книготорг», он распределял книги по книжным магазинам, по библиотекам, по школам, короче, по всей стране. А сейчас (не сейчас, лет пятнадцать назад) у нас в Кандалакше закрыли последний книжный магазин, он был в центре города, на площади, напротив здания администрации. И в нём, в бывшем книжном, открыли зал игровых автоматов, а владел этим залом муж тогдашней главы администрации (они фиктивно развелись, чтобы на главу не «падала» тень). Муж был с таким же тёмным прошлым, как и окна этого зала. И вывески не было. Но все знали,

12

что́ там. Эта пара давно слиняла из города, естественно, с двумя - тремя чемоданами баксов. Вернёмся к книжному издательству. Тиражи взрослых книг стихов были значительно меньше – пятитысячными тиражами. Известных и популярных писателей издавали бо́льшими тиражами. Например, у меня есть сборники стихов Г. Горбовского 1977г. – 25 000 экземпляров, Е. Евтушенко 1988г. – 50 000. Но это единицы. А вот почему детские книги массовыми тиражами? Потому что крылатые слова С. Михалкова: «Сегодня дети, завтра - народ» правильно понимали и беспокоились, чтобы дети читали. И гонорары были хорошими. За первую книжку, с двадцатью четырьмя стихотворениями я получил гонорар восемьсот рублей. Я не был членом Союза писателей, а, если бы состоял в Союзе, то получил бы, как минимум, в два раза больше. Был у меня и гонорар две тысячи двести рублей – огромные деньги! Это моя зарплата за восемь месяцев. Но опять же, это я получал, не будучи членом достославного Союза советских писателей. Профессиональный писатель в то время вполне мог содержать семью на литературные заработки. Кроме гонорара, были ещё платные выступление – семь рублей за выступление (не члена – в два раза меньше), платные рецензии. А при достижении писателем пенсионного возраста, ему выплачивалось пенсионное пособие в размере ста двадцати рублей. Сказка! Сейчас в это не верится и прожить на литературные заработки невозможно. Во всяком случае, мне. При выходе одной книги в год я получаю гонорар семнадцать тысяч четыреста рублей. Это при хорошем раскладе. Часто гонорар не платят. Мне должны за книги около ста тысяч рублей. Но вернусь к первой книжке. Я получил тогда десять авторских экземпляров и пятьдесят или сто штук – не помню уже – купил. Книжка стоила десять копеек, цена на обложке стояла. Тогда молочное мороженое можно было купить за девять копеек, эскимо – одиннадцать, сливочное – тринадцать. Да, ещё фруктовое – семь коп. Не съел мороженое – купил книжку! Про сегодня говорить не будем. Только скажу, что одна детская книжка стоит десяти и двадцати мороженных. Кстати, детские книжки – намного дороже взрослых. А как же: дети цветы наши!

ГОППЕ ГЕРМАН БОРИСОВИЧ

В 1970 -80- е годы он руководил ЛИТО при ДК им. Ф.Э. Дзержинского в Ленинграде. Предков Г. Гоппе Пётр I из Германии пригласил или привёз в Петербург. Надо думать, они были классными специалистами в каком - то ремесле, иначе они не оказались бы здесь.

13

Герман Борисович в каком - то колене был коренным ленинградцем петербуржцем и, конечно, был русским человеком. Он досконально знал город на Неве во всех его ипостасях. О городе Г. Гоппе написал две замечательные книги «Заметки на полях великого города» и «Твоё открытие Петербурга». А ещё он был замечательным детским поэтом и автором многих книг стихов для детей. И вот по счастливой случайности, а точнее по наводке секретаря комсомольской организации нашего милицейского полка, где я служил срочную в центре Ленинграда – Измайловский проспект 2А, я пришёл в ЛИТО к Г. Гоппе в 1973 году после службы в армии. При первом появлении я прочитал «литовцам» несколько своих стихотворений, читал уверенно, если не сказать: самоуверенно. Ещё бы! Уже публикации были. И приглашение посещать литературное объединение от Г.Б. Гоппе я получил. И в каждый четверг в 18 часов приходил на занятия в ЛИТО. Собиралось нас человек 20 - 25. Помню Люду Фадееву, Наташу Нутрихину (Гуревич), Иру Борисову, Захара Оскотского, Лёву Горшкова, Бориса Левина и других. Многие стали профессиональными писателями. Все «литовцы» остались в бессмертных самиздатовских сборниках «Сорок четвергов». Один из них, 1978 года выпуска, попал ко мне. Вот моё стихотворение оттуда:

НАШИ НЕПРИЯТНОСТИ

Папа с грустными глазами: На работе наказали, Папа маме говорит, Что «поставили на вид». Подошёл я к папе: - Слушай, Слушай, папа, - я сказал, - На виду стоять - то лучше, Я вчера в углу стоял…

Герман Борисович был замечательным литературным учителем. Он и по образованию был педагог. Он прививал нам чувство слова, учил смотреть на свои стихи как бы со стороны, требовал читать стихи «натощак» - на следующий день с утра, после того, как ты их напишешь, читать и прислушиваться к себе: как реагирует твой внутренний голос. Г. Гоппе не учил азбучным истинам стихосложения, но акцентировал внимание на рифме, особенно в детских стихах, указывал на важность названия, что иногда название стихотворения может быть началом его. Он рекомендовал читать классиков и детских , и взрослых .

14

Я не выделялся из общей массы, по моим ощущениям, писал средненькие, если не сказать хуже, взрослые стихи. Но тогда я так не считал и однажды по пути домой… Да, забыл сказать… Мы с Германом Борисовичем жил по соседству на Светлановском проспекте, в одной остановке друг от друга и я имел колоссальное преимущество перед другими «литовцами»: целый час дополнительного общения с Учителем по пути домой. И вот однажды я прочитал ему четыре строчки:

Дворники - умницы Расстелили улицы, Разложили площади, Вымыли под дождиком.

И он сказал: - А ты попробуй вот в таком же стиле писать для детей. – И

переориентировал моё творчество в совершенно в другую сторону. А у меня недавно дочь родилась и мои мысли уже текли в этом направлении и соединились с тем, что сказал Герман Борисович. И я попробовал. И пошло потихоньку. Мои стихи стали появляться в ленинградском детском журнале «Искорка», в газете «Ленинские искры», с подачи Г. Гоппе во взрослых сборниках на детских страничках. Я приходил к Герману Борисовичу в гости. Меня тепло встречала его молодая жена Маша. У них была дочь Вика, ещё маленькая. А ещё с ними жил беспородный пёс, он был невысокий, приземистый такой, как бассет, с кривыми ногами, с жёсткой шерстью. И с умными глазами. Герман Борисович представил его: - Рыжий, пёс редкой породы – мексиканский терьер! Я сразу вспомнил другого редкого животного из великого произведения Ильфа и Петрова. Помните Эллочка - людоедка говорила: - Это мексиканский тушкан! Герман Борисович даже книжку детских стихов Рыжему посвятил - «Лишних нет на корабле». И ко мне Герман Борисович приходил однажды. Мы с женой очень волновались: как стол накрыть, как собрать его из имеющих в небольшом ассортименте продуктов. Да, собственно, без ассортимента! Кое - как соорудили что - то вроде фуршета. Я купил бренди – почти коньяк! Кубинский ром со вкусом самогона – но откуда мне было знать? Я не пробовал его. Но Германа Борисовича это не волновало, он почти не употреблял алкоголь – так, пригублял. Герман Борисович, наверное, чувствовал во мне какой - то потенциал, что то таящееся внутри и ищущее выхода наружу. И, очевидно, поэтому из всех «литовцев» предложил именно мне замечательное путешествие, такую творческую командировку от Союза писателей Ленинграда на сухогрузе «Балтийский 107» от Ленинграда до Баку. Это путешествие запомнилось мне

15

на всю жизнь. Ну представьте: от набережной Лейтенанта Шмидта по Неве, по Ладоге, по Свири, по Онеге, Шексне, Волго - Балту, Волге, по Каспию до Баку. Через всю страну! С севера на юг! Бесплатно! Это был уже 1980 год. Записи у меня остались. Но я был глупым и неопытным автором. Ничего путёвого, кроме трёх стихотворений, не сотворил. Вот одно:

ДОБРЯКИ

По природе моряки – Добряки: Всё своё отдать готовы, Например, отдать швартовы, Якоря или концы. В общем, парни – молодцы!

Но зато много позже путешествие на «Балтийском 107» продолжилось вообще немыслимыми походами на трёх атомных ледоколах к Северному полюсу, по Северному морскому пути. Об этом только мечтать можно было. И я мечтал. И мечты сбылись. Благодаря Герману Борисовичу Гоппе, я свою жизнь навсегда связал с детской литературой. А иначе – я даже не представляю, что было бы, как сложилась моя судьба. Всё - таки хочу быть последовательным и вернусь к хронике моего поступательного движения в литературе. До 1973 года у меня не сохранились черновики. А, может быть, их и не было. Да и чистовиков нет, есть только некоторые газетные публикации – и то, слава Богу! Правда есть тетрадь, где записаны готовые стихи 1964- 1968 года, то есть с десятого класса по третий курс института. Систематически черновики начал вести с 1973 года. Там много всякого! И я вот сейчас обнаружил довольно любопытные вещи, начисто забытые. Это «взрослые» стихи, вернее пародии. Есть у Александра Сергеевича вот такое короткое стихотворение: С ЧЕГО НАЧИНАЛОСЬ

ЮНОШУ, ГОРЬКО РЫДАЯ…

Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила; К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал. Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея, И улыбалась ему, тихие слезы лия.

16

И я сочинил что - то вроде пародий: как бы написали на эту тему Ю. Друнина, С. Михалков. Но наиболее удачно у меня получилось на С. Есенина, В. Маяковского и Гомера, которого я тогда читал. Интересный размер его привлёк – гекзаметр. Я удивлялся: как можно писать стихи так многословно, но нет ни одного слова лишнего, как кирпичи в кладке, все слова плотно лежат.

Так вот, С. Есенин:

Ты напрасно, моя дорогая Всё несёшь этот ревностный бред. Я за это тебя не ругаю – Плачу я, несказанный мой свет! Кудри вьются мои золотые, Не унять синеву моих слёз. Если трогал я груди другие – Только белые груди берёз.

В. Маяковский:

Я баб перещупал

до тыщи,

Не меньше, ей - ей! Но снова тащу

тощищу

К своей. Голову

выложив

ухом

На гру́ди её,

вздремнул,

Она

закричит как:

- Ухарь! Жабо,

погляди,

загнул! Мне жалко стало крахмала, Реву, как медведь - шатун. Она всё с груди снимала Моей головы

17

шатен.

Ну и вот для разнообразия стиля, языка и стихотворного размера, уж извините, гекзаметр Гомера:

Отбив нападенье, спартанцы домой возвращались устало, Мечтали о мясе горячем барана, искристом вине золотом.

Лишь только один был весёлый и бодрый, как горная серна весною, Не думал о яствах. О встрече с желанной, с возлюбленной воин мечтал.

И вот, наконец, увидали спартанцы селенье на склоне зелёном И женщин встречающих в туниках льющихся, белых толпу. И юноша к деве своей побежал, спотыкаясь от близкого счастья! На грудь молодую поник запылённой кудрявой своей головой. Но дева вскричала: - А где же подарки за долгое это моё ожиданье? Где в храбром сраженье добытые злато и серебро для меня? Должно быть трофеи отдал ты какой - нибудь девке гулящей! Так прочь уходи! И юноша, горько стеная, поплёлся с обрыва упасть. Кстати сказать, я по молодости был убеждён что труднее писать стихи с короткой строкой, с небольшим количеством слов. Но со временем, понял, что в длинные строки куда сложнее укладывать слова, чтобы они не толкались, не мешали друг другу, занимали свои места, несли свою нагрузку, не были лишними. Однако, теперь понимаю, что настоящие стихи всякие и всегда сложно писать. С 1973 года я писал в черновиках с чёрканием - перечёркиванием, то есть был виден процесс возникновения стихов. Я писал их в толстую тетрадь, нет не тетрадь, а целую книжищу на двести сорок листов. Листы были чистые, не линованные, для записей шариковой ручкой. Тогда уже вовсю пользовались шариками, а впервые я увидел шариковую ручку в 1965 году у кого - то из абитуриентов при поступлении в военно - медицинскую академию. И был страшно удивлён. До этого писали, в лучшем случае, наливными ручками, но и обычными, перьевыми, которые надо было макать в чернильницу – тоже. Полистал я первую тетрадь черновиков и нашёл несколько интересных, но не реализованных задумок. Но не попытался с ними что - то сделать, потому что как вернуться в то состояние, в котором я был в 1973 году, как вернуться в те мысли? О чём думал тогда? Кстати, когда я вижу под стихами дату, вернее две даты написания с разрывом в несколько лет, мне как - то не верится в искренность написанного стихотворения. Оно сконструировано.

18

А ещё в этой первой книжке черновиков нашёл несколько детских стихов, вошедших потом в сборники, в книжки. Нашёл любопытную зарисовку, не лишённую смысла:

Прищепки бельевые на верёвке Напоминают ласточек осенних, Собравшихся в далёкую дорогу. Но есть отличье, есть отличье у прищепок: Коль улетят, грустить об этом будет Всего один лишь человек не свете – Владелица верёвки бельевой.

Шёл 1973 год – мне было двадцать шесть лет – молодой человек в возрасте, но совсем юный детский поэт. Хотя стихи пишутся не возрастом, а тем что автор пережил. Но, конечно, поздно я писать начал, не встретил раньше Германа Гоппе, да и сам не всё делал, что надо было. Но сейчас я уверен в том, что всё случается тогда, когда ему до́лжно случиться. Но как ни объясняй - – всё - таки поздно: первая книжка в тридцать восемь лет, приём в Союз писателей - сорок четыре года. А то стихотворение, которое начиналось с тех самых четырёх строчек, что я читал Герману Гоппе, было опубликовано в журнале «Искорка» в 1975 году. Вот оно:

КАК ДЕЛАЮТ УТРО

Дворники - умницы Расстелили улицы, Разложили площади, Вымыли под дождиком. Дружно пожарные, Дверь открыв ангарную, Выпустили тучи - Самые лучшие!

Лётчики скоро Завели моторы,

Тучи с неба вымели, Небо чисто вытерли.

Взялись за дело Маляры умело, Рисовали красками

19

Зарю - зорю красную.

С тёмным загаром Вышли кочегары,

Выкатили солнышко – Ну, ничуть не сонное!

Смотрит оно радостно: Город весь убран, Улыбнулось радугой: - Доброе утро!

Позже оно вошло в книжку «Сто ключей». «Искорка» была под крышей пионерской газеты «Ленинские искры», которая, в свою очередь, была под патронажем ленинградского областного комитета ВЛКСМ. Кто - то, конечно, скептически, относится к этому: «Ленинские искры», комсомол... Но это замечательно! Чудесно, что были такие организации, такие издание, где детские авторы могли публиковаться, да ещё и получать неплохие гонорары. Назовёте подобные сейчас? Нет. Более того, сейчас такое известное издания, как «Весёлые картинки» закрылось, умерли «Колобок», «Кукумбер». Это известные. А сколько на региональных уровнях уже в нетях – не счесть. К счастью в Петербурге ещё горит пионерский журнал «Костёр»! он вспыхнул в 1936 году усилиями С.Я. Маршака и вот до сих пор светит, благодаря неимоверным стараниям его главного редактора Н.Б. Харлампиева, бывшего работника того самого обкома комсомола. Вот такие кадры готовил комсомол! После публикаций в «Искорке» я подумал: - А почему мне не попытать счастья в известнейших «Весёлых картинках», «Мурзилке». И я отправил стихи в оба журнала. С «Мурзилкой» у нас любви не получилось, а с «В.К.» - да! Но я ухаживал за ними восемь лет! Первый ответ из «ВК» у меня хранится, датирован он 23.06.75г. и подписан он зав отделом Феликсом Шапиро: «Присланные вами стихи отклонены членами редколлегии, т.к. по темам не представляют интереса для редакции». Получил, как говорится, по щам! В ответе – одна правда и одна неправда. Правда в том, что стихи, действительно, не представляли интереса для журнала, а неправда в том, что никаких членов редколлегии не было. Т.е. они были, но, естественно, не собирались, чтобы решить вопрос об «отклонении». Ф. Шапиро – опытный редактор и сам мог определить ценность стихов, а редколлегия – для убедительности: вдруг автор начнёт кляузы писать.

20

Представьте, какой был в журнале поток писем. Мешками приносили! И, в том числе, письма со стихами. И что, на каждое письмо редколлегия собиралась? Нет, конечно. Но я снова писал, снова отправлял стихи, ежегодно. И вот, наконец, 04.05. 82г. Ф. Шапиро Написал мне: «Из присланных стихов отобраны для показа редколлегии четыре: «Лошадь, которая всё время улыбалась», «Лошадь», «Недоразумение», «Весенние вопросы». Но это не было обещанием опубликовать стихи. «Недоразумение» опубликовали только в 8 номере «Картинок» за 1985 год. А потом «Союзмультфильм» сделал мультик по этому стихотворению. Нужно сказать, что «В.К.» не просто так назывались весёлыми картинками, там, действительно, были весёлые, смешные рисунки и художников - профессионалов, и юных художников - читателей журнала. И стихи должны быть образными, ярко представляемыми картинками. Всунуться туда со своими стихами было довольно непросто. А тираж «Картинок» - девять миллионов (9 000 000) экземпляров. Представляете - 9 000 000! Это из области фантастики. И вот я в журнале. Столько лет целился и, наконец, попал! Вот это

НЕДОРАЗУМЕНИЕ

Рано утром Ровно в пять,

Вышел дождик погулять, Торопился по привычке – Вся земля просила пить, Вдруг читает на табличке: «По газону не ходить!» Дождь вздохнул печально: «Ох!» И ушёл, Газон засох.

После я сменил название на «Дождик». Стихотворение стало известным, появлялось в других изданиях, в книжках, но папой и мамой его были «Весёлые картинки». Они в 1985 году ещё дважды печатали мои стихи. Я очень гордился и хвастал, что С. Михалкова в 1985 году публиковали один раз, а меня – трижды! Но я прекрасно понимал то, что меня через столько лет, наконец, опубликовали «В.К.» говорит не о безоговорочном таланте, а о моём упорстве. И я продолжал переписываться с журналом, а вернее, уже не с журналом, а с Феликсом Шапиро и переписка наша приобрела дружеский характер. Я дарил ему свои книжки, но это никак не влияло на отбор стихов для публикации.

21

В 1990 году меня с четырьмя книжками в Мурманске не приняли в Союз писателей, а в 1991 уже с пятью книжками снова не приняли. Я написал об этом Феликсу, и он ответил очень мудро: «Сейчас идёт борьба за право писать плохо… Они могут не принимать вас в свои славные ряды, но не могут лишить вас таланта. А очень бы им этого хотелось. Так что наплюйте и пишите! С уважением Ф. Шапиро». Эта борьба за право писать плохо сейчас идёт ещё в большей мере. Тогда, в 1991 году в мурманском отделении СП было тринадцать членов СП. Лет пятнадцать - двадцать назад – я как - то интересовался: в Мурманске , только в Союзе российских писателей было 54 члена, и, наверное, столько же в Союзе писателей России. Не обращайте внимания на эту игру словами в названиях двух союзов, сейчас они никакой роли в судьбе писателей не играют – ни в литературной, ни в общей. Думаю, что и сейчас, в двадцатых годах писателей меньше не стало . Вторая половина восьмидесятых годов была очень результативна для меня. Вышло пять книг, были коллективные сборники, публикации во многих детских и центральных журналах и журналах союзных республик. Даже во взрослый популярнейший «Крокодил» попал, тираж его тоже был – 5 000 000 экземпляров. Дважды меня там публиковали. Восьмидесятые годы заканчивались, литературный багаж мой был неплохой. И что? Да что, надо пополнить многочисленные писательские ряды! Тогда в Союзе писателей СССР состояло около десяти тысяч писателей. Много, конечно, но и Советский Союз был двестидвадцатимиллионным государством. Ну и я решил двинутся туда, в СП. Для чего? Ну, для самоутверждения, что ли, для официального признания моего творчества. А, кроме того, членство в СП давало многое. Профессиональный статус. Писатель, член СП, выходя на пенсию, как и все участники трудового процесса СССР, получал приличную пенсию – сто двадцать рублей. Платили пенсии писателям из Литфонда, а туда деньги попадали вот откуда: каждый писатель за каждую изданную книгу автоматически отстёгивал двадцать процентов гонорара. Эти двадцать процентов он и не видел, издательства сразу отчисляли их. Ну, и, наверное, государство пополняло литфонд. Далее, гонорары, выступления писателей были в два раза больше, чем не членов. И писатель, издавший толстую книгу стихов или прозы становился сразу богатеньким, так как оплата гонорара шла построчно и прозаикам, и поэтам. Потому поэтам выгодно было писать стихи лесенкой. Одно слово в строке – это отдельная строка. Да и прозаики, наверное, не экономили слова. Но талантливый прозаик знал цену слова. Ну, как и талантливый поэт. СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ

22

В стране на содержании того же литфонда было несколько писательских Домов творчества: Переделкино, Комарово, Малеевка, Дубулты, Гагры, Пицунда, Ялта, Коктебель. И писатель мог получить в какой - то из них бесплатную путёвку . Как часто можно было поехать туда – не знаю, не успел попользоваться – система развалилась. Но я думаю, не реже, чем обычный работник в свои ведомственные места отдыха. Ну и, конечно, статус. Тогда был не писатель, а ПИСАТЕЛЬ! Уважение, почитание, известность. Всё, конечно, зависело от того, КАКОЙ ты писатель. Если в журнале «Юность» выходила твоя повесть, то через неделю вся страна эту повесть знала. Если появлялась классная песня, то на следующий день её пела вся страна. Но, опять же, это должна быть ПОВЕСТЬ и это должна быть ПЕСНЯ. Писательская иерархия была такова: СП СССР – СП союзной республики – областные писательские организации. У нас была Мурманская писательская организация, руководитель – ответственный секретарь. Для вступления в СП должны быть книги. Для детских поэтов – обычно три книжки . Но это не был закон. В 1990 году у меня было четыре книжки. А ещё должны быть две рекомендации от членов СП. Мне написали два ленинградца: Г. Гоппе и В.Суслов – тоже детский поэт. Прошёл я все бюрократические процедуры, приехал в Мурманск на собрание писателей – тринадцать человек было. И уехал домой ни с чем. Большинством голосов решили: не достоин! В сорок три года, с четырьмя книжками, с кучей журнальных публикаций. А я - то был уверен в обратном! По словам рекомендателей: с моими стихами, с книжками – волноваться нечего: примут! Через год в 1991 – повторил попытку, но уже к четырем имеющимся книжкам добавил справку из издательства «Малыш», Москва (!!!), что в текущем 1991 году там выйдет книжка стихов «Если в доме каждый рад». Опять собрались те же тринадцать членов. Я сидел на стуле отдельно – подсудимый! Остальные – на диванах, в креслах. Ответственный секретарь за своим столом (не буду называть его). Он говорит что - то нелицеприятное о моих стихах, затем берёт мою книжку и швыряет её (буквально!) со словами: - Да разве это литература! – Потом так же вторую книжку. Я встал, сгрёб с его стола свои документы, поднял книжки с пола и выскочил на улицу. И вот тут уже не помню, как ехал в поезде эти шесть часов. Позже узнал, семью голосами против шести меня в Союз опять не приняли. Ну ещё бы! Я был варягом, прибывшим из Ленинграда, держался уверенно, не заискивал перед тамошними « классиками», рекомендации в Союз мне давали ленинградские поэты, а надо было на поклон идти к мурманским. Кроме того, из пяти книг одна вышла в Ленинграде в «Детской литературе», вторая в Москве, в «Малыше». Ни у кого из мурманских

23

авторов в столичных издательствах книги не выходили, только в Мурманске. Вот сколько поводов для зависти. Это я потом уже подумал. Дома, немного успокоившись, я написал апелляцию в Союз писателей СССР, в Москву и послал все необходимые документы для вступления в СП. Они у меня были готовы. Через месяц, без моего присутствия 22.10.1991 года я стал членом СП СССР, а билет писательский выдали 17.02.93г. А 01.0З. 2016 мне из Мурманска прислали билет члена Союза российских писателей. Ну и, знаете, наверное, был и есть Союз писателей России. В нём остались только русские писатели, а в Союзе российских писателей – весь остальной интернационал. Кроме того, Союз писателей России оттянул тогда на себя Литфонд, Дома творчества, что со всем этим сейчас неизвестно – «иных уж нет, а те – далече ». Через два десятка лет два мурманских писателя мне говорили, что тогда, в 1991 году они звонили в СП СССР, чтобы меня приняли в Союз. Ну да, если и звонили, то просили меня не принимать. А ещё позже один из этих двух писателей сказал, что меня не принимали из - за того, что считали меня, якобы, евреем. Ага, с глубокими днепропетровскими корнями мамы, со светлыми волосами, с носом картошкой – еврей? Видать, тогда среди мурманских писателей были крепкие антисемиты . А о чём может писать автор, если не о своих стихах и книгах? О жизни. А жизнь и есть стихи , и книги. Короче! В поэзии моей стихи о семье сначала пробивались редко, как ростки из семян, брошенных небрежной рукой на вспаханную землю, потом чаще и чаще, а потом всё поле покрылось такими всходами. В самых первых публикациях «семейных» стихов не было. Полистал я первый черновик 73 -78 годов, нашёл два стихотворения. ЕЩЁ О СТИХАХ И КНИГАХ

БЕЛЫЙ КОРАБЛЬ

И вот всё готово! Прощайте, пора! Стоит под парами Мой белый корабль, Отправимся в море Увидим кита, А я - за штурвалом, А я капитан! Команде приказ: - Якоря поднимать Да жаль, что команду

24

Никак не собрать – У папы дела И у мамы дела, Потом штормовая Погода была…

Я его несколько раз переделывал, пока оно не приняло вот этот окончательный вид. И второе – «взрослое», написанное, наверное, после очередной ссоры с поем первой супругой. Но это не о семье, а проблемах её:

*** И мир опять расколот на две части, И вновь идёт открытая война, И дочка устаёт от двоевластья, И пишет с плюсом наши имена…

Эти бесконечные ссоры, эти отношения начали затягивать меня в алкогольный процесс. А я работал тогда главным врачом больницы, был офицером, и моя карьера могла закончиться. К счастью в 1981 году весной я поехал на очередные курсы повышения квалификации в Харьковский ГИДУВ (гос. университет для усовершенствования врачей) и там встретил свою теперешнюю жену Алёну, с которой живём сорок третий год. А с первой супругой мы расстались. Я снял погоны, с великим трудом. Тогда «по - хорошему» уволиться из системы МВД было практически невозможно, только «по - плохому» с отрицательной характеристикой. Но получилось . Я поехал к Алёне, она жила в Заполярье, в Кандалакше. На работу устроился в городскую поликлинику психиатром - наркологом, позже ещё и психотерапевтом. Это в пределах одной врачебной ставки. Психотерапевтом работал для души. И вот тогда полезли детские стихи о семье и лезли с перерывами до 2013 года, когда я вплотную начал писать прозу. Когда меня спрашивают, почему я писал стихи о семье, отвечаю уверенно, потому что сейчас точно знаю, почему. Нельзя сесть за стол и сказать себе: вот сейчас я буду писать о семье, о природе, о животных. Не получится. Нет, пару - тройку стихов можно написать, но потом запас впечатлений или знаний о том, о чём писал, иссякнет. И всё. Чтобы писать о чём - то, нужно знать предмет, тему. Она должна быть внутри, нужно переболеть ею. Другими словами, поэт должен иметь